Показательным является тот факт, что вот уже СТО просмотров и ни одного ответа. Вроде парадокс , с одной стороны тема интересна (100) , с другой- нечего сказать. ПЕЧАЛЬНО!. Показательным , также является тот факт, что на протяжении двух столетий результаты геннадиевской «справы» не вызывали решительно никаких сомнений в смысле их верности православию. Этот текст лёг в основу всех последующих изданий церковнославянской библии.

Отредактировано Блох Исаак Абрамович (2008-04-30 23:59:35)

В 1515 г. монастырские власти Афона получили грамоту из Москвы от великого князя Василия .Грамота содержала просьбу прислать в Москву монаха Ватопедского монастыря старца Савву, книжного переводчика. Старец по срарости отказался – послали Максима. Максим Грек приехал в Москву в 1518 году .Познакомившись с книжными сокровищами  великокняжеской библиотеки он сразу получил задание перевести с греческого на обиходный славянский Толковую Псалтырь. Ему помогали, т.к . он ещё не был хорошо знаком со славянским., уже знакомые нам Дмитрий Герасимов и старец Власий. Работа над переводом заняла полтора года. Написанное несколько позже «Сказание о Максиме» повествует о том ,как однажды митрополит со всем собором пришёл в царские  палаты, причём один клирик торжественно внёс на руках новопереведённую Псалтырь. И «все восхваляли её как источник истинного благочестия». А великий князь « с радостью принял книгу и почтил трудившихся не только похвалами, но и большою наградою»

В 1525 г. митрополит Даниил созвал церковный собор для суда над Максимом. В 1531 г. на новом соборе организуют повторный суд. На обоих соборах были предъявлены самые серьёзные обвинения: волховство, попытка околдовать великого князя, шпионаж в пользу турецкого султана, клевета на московских чудотворцев и митрополитов, но главное – в презрительных отзывах о русских «святых книгах» и внесение в них изменений, которые были расценены соборами как  «еретические и богохульные».

Отредактировано Блох Исаак Абрамович (2008-05-01 00:04:32)

В последние годы жизни в положении Максима Грека произошли существенные изменения. Он неустанно продолжал создавать одно сочинение за другим, опровергая попутно выдвинутые против него обвинения; слава и авторитет его растут, произведения его читает все более широкий круг читателей, высоко оценивает их митрополит Макарий, с которым Максим вступает в переписку, а царь Иван IV навещает его в келье Троицкой лавры. В адресованных царю посланиях константинопольского патриарха Дионисия  и александрийского Иоакима содержится полное оправдание Максима от возведенного на него обвинения в ереси, а патриарх Иоаким в весьма резком тоне объявил осуждение Максима «дьявольским действом» и «кознями злых человеков».

В 1551 г. Иван IV в согласии с митрополитом Макарием созывает собор высшего русского духовенства, который позже вошел в историю под названием Стоглавого собора, потому что сборник его постановлений состоял из 100 глав.
Собор 1551 г., несомненно, сыграл значительную роль в унификации церковной жизни, но он же выявил решительное преобладание консервативной, «охранительной» партии. Так, собором были признаны единственно допустимыми двуперстное крестное знамение, «сугубая аллилуйя», восьмиконечный крест и ряд других особенностей, ставших традиционными в русском православии и отличавших его от обрядовой практики греческой и других православных церквей.
И Иван IV, и митрополит Макарий, один из самых образованных людей своего времени, конечно, понимали, что книгопечатание рано или поздно придет на Русь и что лучше это дело взять в свои руки. В 50-е годы русская церковь особенно остро испытывала нехватку богослужебной литературы. Книги нужны были для уже существовавших церквей и для вновь построенных на завоеванных землях. Московское правительство, стремясь к скорейшему освоению новых территорий, одним из средств для достижения этой цели считало распространение христианства. И все же ни на одном из соборов XVI в. вопрос о книгопечатании не был поставлен. Почему? Скорее всего, по той же причине, по какой Стоглавый собор фактически не дал разрешения на исправление богослужебных книг. Оба вопроса были теснейшим образом связаны между собой. Само собой разумелось, что перед тем, как сдать ту или иную «священную» книгу в печать, следовало из наличных списков определить лучший, наименее испорченный, да и его дополнительно выверить. Из печати, таким образом, вышел бы, по существу текст измененный. Поэтому те самые защитники «древлеписьменных книг», которые усматривали ересь в изменении даже одного «азбучного слова», должны были стать в оппозицию также к книгопечатанию. К тому же подозрительное отношение к печатной, завезенной извне литературе переносилось  на печатные книги вообще.
Иван IV «начат промышляти» о введении книгопечатания еще раньше. В 1547 г. немецкому купцу Шлите было поручено набрать за границей для Москвы разных мастеров, в том числе мастера печатного дела. И хотя Шлитте из-за происков ганзейских купцов не смог выполнить поручение царя, в 1553 г., то есть спустя два года после Стоглавого собора, в Москве уже работала типография, которая выпустила ряд книг, в том числе три евангелия и две Псалтыри. А еще через десять лет, по свидетельству автора послесловия к «Апостолу» 1567 г.: «Царь повеле устроити дом от своей царской казны, идеже печатному делу строится, и нещадно даяше от своих царских сокровищ делателем, Николы Чудотворца Гостунского диакону Ивану Федорову, да Петру  Тимофееву Мстиславцу на составление печатному делу… И первее начаша печатати сия Святыя Книги: Деяния Апостольска и Послания Соборная и святого Апостола Павла Послания». Это и был знаменитый первопечатный Апостол 1564 г. Затем в 1565 г. в той же типографии отпечатали еще две или три книги. А затем произошла катастрофа. Московским первопечатникам Ивану Федорову и Петру Мстиславцу пришлось бежать из Москвы и найти себе убежище в Литве, в городе Заблудове, у православного земельного магната Г.А.Ходкевича. Так как они привезли с собой все оборудование, нужное для книгопечатания, то сперва в Заблудове, а затем во Львове устроили новые типографии, где издали ряд книг. О причинах своего бегства из Москвы Иван Федоров в послесловии к Львовскому изданию Апостола (1574 г.) пишет: «Сие же… презельного ради озлобления, часто случающегося нам, не от самого того государя, но от многих начальник, и священноначальник, и учитель, которые на нас зависти ради многие ереси умышляли».

Гетман Григорий Ходкевич принял у себя в Заблудове (Западная Белоруссия) Ивана Федорова и оказал ему содействие в издании (в 1568 – 1569 гг.) ряда православных книг, в частности, «Учительного евангелия» и «Псалтыря с Часословцем». Позже Иван Федеров переехал во Львов, где также основал типографию и издал в 1574 г. Апостол, почти целиком повторивший московское издание 1564 г.
Сходную с Ходкевичем позицию по отношению к православию занимал и другой крупный магнат – князь Константин Острожский. В 1575 г. он пригласил к себе
в Острог – на - Волыни печатника Ивана Федорова. В эти годы острожский князь задумал очень крупное и сложное предприятие – печатно издать на славянском языке полную православную библию.
Оценивая значение этого издания, епископ Филарет впоследствии писал: «Она («Острожская библия») была дорога тем, что, с одной стороны, коварный папизм, а с другой стороны, гордая реформация, кололи глаза православным, всяким недостаткам образованности и тем более тем, что у православных нет и Библии». О натиске на православную церковь Западной Руси со стороны католицизма уже было сказано. Но не меньшая, а, пожалуй, даже большая опасность грозила православию Западной Руси со стороны реформационных течений.

Дело не в том, что Острожские переводчики и редакторы не были в состоянии основательно выверить для нового издания библии старые славянские переводы Септуагинты или дать новый, если даже не вполне совершенный, хотя бы лишенный тех существенных расхождений с оригиналом, какие были в полученном из Москвы списке. Издатели и не ставили перед собой этих задач. Более того, можно думать, что, посылая в Острог свой список библии, Иван IV или митрополит, или кто-то другой по их поручению особо оговорил недопустимость или нежелательность сколько-нибудь существенных расхождений между предпринимаемым изданием и тем списком, который был вручен представителю князя Острожского, и который, вероятно, как уже было сказано, для придания ему большего авторитета, выдавали за перевод, сделанный более пятисот лет тому назад.
Если только этот московский список был действительно Геннадиевской библией, то есть библией, фактически признанной и принятой московской церковью, то понятно, насколько московскому церковному руководству, по крайней мере, царю и митрополиту, представлялось желательным, но в то же время рискованным и даже опасным неподконтрольное им предприятие Константина Острожского. Иметь две значительно расходящиеся между собой славянские православные библии было, пожалуй, еще хуже, чем не иметь ни одной, - это Константин Острожский понимал не хуже Ивана IV.

Острожская библия сохранила в основном традиционный церковно-литературный славянский язык, на котором созданы и Геннадиевский свод, и другие еще более древние списки. В значительной мере именно этим объясняется тот факт, что [b]в дальнейшем Острожская библия была принята как московской церковью, так и православными церквами других славянских народов и в течение двух веков оставалась единственно употребительной в России версией Священного писания, версией, которая легла в основу и следующей, так называемой Елизаветинской библии, доныне употребляемой русской церковью[/b], а язык Острожской библии стал нормой церковнославянского языка на все последующее время.
Митрополит Евгений высказал приведенное выше мнение об Острожской библии, основываясь на исследованиях своего знаменитого современника, чешского слависта Иозефа Добровского, который после сопоставления рукописной библии из синодальной (бывшей Московской патриаршей) библиотеки с Острожской печатной еще в 1816 г. писал: «Острожские издатели ограничились лишь тем, что отпечатали присланную им из Москвы рукопись со всеми ее недостатками». Добровский очень низко оценил Острожскую библию как произведение «лоскутное», несамостоятельное. Позже Горский и Новоструев высказали мнение, что труд Острожских издателей и редакторов был серьезнее, чем это показалось Добровскому. Они, например, целиком перевели с греческого книгу Есфирь, которая в Геннадиевский свод вошла частью в переводе с еврейского, частью  с латинской Вульгаты, и сделали заново перевод с греческого Песни песней. Некоторые ветхозаветные книги подверглись пересмотру и сличению с текстом греческим и латинским, кое-где исправлялся текст, восполнялись пропуски, исключалось лишнее и т.д. Но, как указывает П.Юнгеров, «далеко не все опущенное справщики вставили, не все лишнее удалили и не везде правильно поправили»; многие изменения, внесенные острожскими справщиками, носят характер «ошибочных и произвольных».
В некоторых местах Острожской библии видна большая сравнительно с Геннадиевским текстом близость к греческой Септуагинте, например, в книгах Паралипоменон, Ездры, Неемии. Но чаще исправления делались по Вульгате. Так, книга Иеремии в Геннадиевской библии, переведенная в основном с Вульгаты, исправлена Острожскими справщиками по Вульгате же. Без изменения оставлено расположение книг по Вульгате, и впервые в славянской библии текст разделен на главы опять-таки по Вульгате.
Больше всего изменений сравнительно с текстом Геннадиевской библии внесено в Пятикнижие и в книгу Иисуса Навина. Зато раздел писаний – книги Иова, Экклезиаста, Псалтырь, Премудрость Иисуса сына Сирахова, так же, как новозаветные книги, почти в точности совпадают с Геннадиевским текстом. Интересно, что некоторые места в Острожской библии не имеют параллелей ни в одном из известных науке списков или версий. Может быть, в распоряжении Острожских справщиков были какие-то рукописи, до нас не дошедшие

Вместе с Дионисием пострадал и его сотрудник по исправлениям Арсений Глухой, который тоже был «заключен во узы», а позже выпущен Филаретом из темницы и продолжал исправление некоторых церковных книг, но по распоряжению осторожного Филарета только по древним славянским спискам. Патриарх не хотел осложнять своих отношений с «ревнителями».

Не менее, а, пожалуй, даже более важной была проблема нормализации отношений с украинской православной церковью. Еще в первой четверти XVII в. эти отношения определялись по существу положениями Стоглавого собора. Как  указывалось выше, украинская православная церковь некоторыми своими обрядовыми особенностями приближалась к греческой и отличалась от русской. Одно время руководство русской церкви придало такое значение этим отличиям, что относилось к православным украинцам и белорусам почти как к «инославным». Так, собор 1620 г. вынес определение, по которому перешедшие в российское подданство православные украинцы и белорусы должны были подвергнуться вторичному крещению, и этот обряд совершался даже над священниками. А несколько позже специальными указами царь и патриарх Филарет запретили ввоз в Московское государство «литовских», то есть напечатанных в Западной Руси, книг как «еретических»; обнаруженные же книги отбирались и даже сжигались. Но по мере того как все более реальной становилась перспектива воссоединения Украины с Россией, а русской церкви предстояло принять под духовную юрисдикцию целый народ, взгляд на украинское православие как на ересь становился явно нецелесообразным. С конца тридцатых годов постановления собора 1620 г. относительно «перекрещивания» украинцев и белорусов и запрещения «литовской» литературы фактически потеряли силу.

В то время как одни, например Ф.Ртищев, считали нужным производить исправления по греческим образцам, и к этому склонялся сам царь Алексей, другие допускали только одну возможность – исправлять по «древлеписьменным» славянским книгам в соответствии с решениями Стоглавого собора. К последней группе относились Никон (до конца 40-х годов), Неронов, Аввакум. Никита Пустосвят и многие другие.
Постепенно, однако, партия, ориентировавшаяся на греческую церковь, пользуясь поддержкой царя, усиливала свои позиции. На ее сторону перешел Никон, ставший в 1648 г. митрополитом новгородским, а в 1652 г., после смерти патриарха Иосифа, поставленный патриархом всея Руси. Впоследствии его бывший единомышленник, а позже ярый противник по вопросу о церковной реформе Неронов язвительно укорял Никона «Святитель, иноземцев (то есть греков и украинцев) законоположения ты хвалишь и обычаи тех принимаешь благоверны и благочестии, тех родители нарицаешь, а мы прежде сего у тебя же слыхали, что многожды ты говаривал нам: «гречане-де и Малые России потеряли веру, и крепости и добрых нравов нет у них, покой де и честь тех прельстили и своим де нравом работают, а постоянства в них необъявилося и благочестия немало».
Теперь Никон широко использовал для своих целей знания и опыт греческих и украинских ученых-богословов. Отношение его к грекам изменилось настолько, что некоторые из них называли его «филэллином», а киевских ученых-монахов теперь стали специально приглашать в Москву в качестве учителей для «риторского обучения», в качестве переводчиков с греческого и латинского языков и справщиков, то есть редакторов религиозной литературы.

30 сентября 1648 г. царь Алексей Михайлович обратился к черниговскому епископу Зосиме с просьбой прислать несколько ученых иноков, которые «еллинскому языку навычны и с еллинского языку на славянскую речь перевести умеют, и латинскую речь достаточно знают… для справки библеи греческой на славянскую речь».
Зосима по какой-то причине не откликнулся на грамоту московского царя. Последовало второе царское обращение, на этот раз к киевскому митрополиту Сильвестру Косову. В 1649 г. в Москву прибыли несколько ученых украинских «старцев» во главе с выдающимся знатоком греческого и латинского языков Епифанием Славинецким.
В январе 1655 г. сам Епифаний писал в челобитной, что был вызван царской грамотой «для переводу латинских и греческих книг». За время своего пребывания в Москве Епифаний действительно перевел с греческого ряд книг не только богословского содержания, например, книгу «Космография», и также составил «Полный лексикон Греко-славено-латинский». Но главной обязанностью Епифания было все же исправление славянских богослужебных и богословских книг. Чувствуя поддержку со стороны царя и патриарха, Епифаний действовал достаточно смело. Источник того времени – «записка» о деятельности Славинецкого, написанная, по-видимому, одним из сотрудников Епифания, монахом Чудова монастыря Евфимием, - повествует, что он, «живый в царствующем граде Москве, по времени между иных дел, яко есть обычай мудрым мужам, читаше книгу Библию Ветхий и Новый завет Еллинский печатный, семидесятыми преводники преведенный, спущая ( то есть сравнивая) с славенского Библиею, в Острозе граде и на Москве печатными, испытуя и толкование святых отец на некая речения и разумения, глаголаше во многих слухи, наипаче честных и властителей, мужей благоумных и доброссудных, яко грех величайший есть нам, Славеном, Православным христианом, и укоризна и бесчестие крайней-шее от иностранных народов, совершенно добре знающих Еллинский и отчасти Славенский и укаряющих ны, яко не имамы Библии добре преведенные, паче же в Священном Евангелии премногая суть погрешения, в них же Сам Предвечное Слово Пребезначального Бога Отца, Иисус Христос глаголаше боговещанная своя словеса. И оттуду вину прием и святейший Никон патриарх нача с греческих правити книги славенские, по тогожде мудрейшего иеромонаха Епифания рассмотрению и возвещанию… тако мало по малу мудрого и преславного сего Епифания словеса доидоша в слухи и самого благочестивейшего государя, царя и великого князя Алексея Михайловича… что в славянской Библии премногая суть погрешения в речениях и разумении не от хитрости, но от простоты и неведения, и несогласие величайшее с Еллинскою седмидесятых преводников».

Понятно, что правительство и  в последующие годы предпочитало не слишком торопиться с полным пересмотром библии, хорошо понимая всю сложность задачи. Когда в 1663 г. в Москве вышло первое в России печатное издание полной церковнославянской библии, то в предисловии к нему редакторы специально подчеркнули, что в напечатанную библию не внесено никаких изменений сравнительно с принятой церковью и привычной Острожской библией. Правда, некоторая редакторская работа была проделана, однако, исправления оказались настолько немногочисленными и незначительными, что для не очень сведущего читателя могли остаться незамеченными. Главным образом произошла замена некоторых устаревших и малопонятных слов и форм более понятными: например, сотворим вместо сътворим. Сами справщики библии 1663 г. в предисловии к ней сокрушенно признавали недостатки своего издания, объясняя их тем, что не могли найти «преводников многих и искуссных и переводов добрых» в условиях войны и народной смуты, а медлить с изданием было нельзя по причине острой нехватки библий.
Впоследствии Йозеф Добровский писал о московской библии 1663 г., что в «этом издании исправлены были только немногие и то легчайшие ошибки, гораздо большее число их и притом важнейшие остались, хотя легко могли бы быть исправлены при рассмотрении греческого текста». А еще позже, уже в начале XX в., православный русский богослов И.Е.Евсеев, давая оценку первопечатной московской библии, пренебрежительно отметил:  «Библия московского издания 1663 г. с научной точки зрения представляется несамостоятельным, совершенно малоценным предприятием московской церковной власти второй половины XVII в. …По решительному недостатку образованных людей в распоряжении церковных властей того времени оно было исполнено по-ученически плохо, представляя не совсем точную перепечатку острожского издания 1581 г.»